Автор: Ste_pan

Премьера состоится 20 и 21 февраля. Художник Михаил Краменко.

Фото — Евгений Люлюкин

О спектакле Константина Богомолова «Карамазовы» по роману Федора Достоевского в бывшем МХАТе, а ныне МХТ, и о скандалах в Большом театре (ГАБТ). Поэма

мхат
габт

ад
ад

кто виноват?

смрад
блат

«Во что превратил Табаков Московский Академический театр. Пусть и выкинул из названия Академический, но ничего художественного в таких спектаклях нет. К.С. Станиславский и В.И. Немирович-Данченко в гробу, наверное, переворачиваются от гнусности. Кто финансирует такие пошлые спектакли? Неужели Капков? Где там культура ночевала? Все участники этого спектакля заслуживают столыпинские галстуки у Лобного места». [Сразу замечу: Капков тут ни при чем. МХТ – театр не московский, а федеральный – прим. авт.]

«Спасибо за информацию о «творении», теперь не вляпаюсь ненароком. Еще один театр погибает под натиском «творцов». «Евгений Онегин» в Вахтанговском, «Братья Карамазовы»…»

«Достаточно этого спектакля, чтобы сдать в дурдом и Табакова, и Богомолова. Труппу разогнать. Назначить нового главного режиссера и набрать новую труппу».

Таких и подобных этим высказываний в социальных сетях по поводу нового спектакля Константина Богомолова «Карамазовы» в МХТ сейчас хватает. Есть и похлеще. Но вот именно эти – из комментариев к рецензии Марины Райкиной в МК под названием «Братья Карамазовы»: фильм ужасов».

Я очень люблю Марину Райкину. Ее трехтомник «Москва закулисная» прочитан и перечитан много раз. И критик она замечательный, тонкий, умный. Но в этой рецензии, что-то, на мой взгляд, явно пошло не так. Сразу же проясню свою позицию. Может ли критик раздраконить любой спектакль? Конечно, может! Но если речь не идет о вопиющем непрофессионализме и не о самодеятельности в худших своих формах, то определенную «милость к падшим» критик проявлять должен. А режиссер, в свою очередь, должен смотреть на эти материалы с позиции работящей деревенской бабы: «Бьет – значит любит». Но сейчас, увы, возникает еще один вопрос. В наше смутное время, когда так легко «предугадать как слово наше отзовется», стоит ли Аленушке поить коллективного Иванушку из козьего копытца? Ведь он козленочком станет…

А теперь предлагаю вместе почитать рецензию М.Райкиной. Ах, да, забыл сказать, что сам я «Карамазовых» не видел (как и «Идеального мужа») и скорее всего, никогда не увижу. Однако это не помешает мне, как вы понимаете, порассуждать и о новом спектакле Богомолова.

1. «В Художественном театре сыграли премьеру «Братьев Карамазовых».
А до премьеры между тем по нынешним временам – целая вечность. Она должна состояться 5 декабря. И спектакль называется «Карамазовы».

2. «…и многие современные режиссеры сетевой вброс Богомолова осудили».
А что, есть другие — не современные?

3. «…политические провокации — главное в спектаклях Константина».
Без комментариев.

4. «Митя Карамазов (Филипп Янковский) нервно общается с родственниками из ложи: он попал в неприличное положение, взяв три тысячи рублей у одной возлюбленной, но потратив на другую. Песня Высоцкого со словами: «Я поля влюбленным постелю…» как нельзя лучше иллюстрирует его внутреннее нехорошее состояние.
Музыкальные характеристики героев посредством попсового репертуара — прием, которым пользуется Богомолов более или менее удачно».
Скажите, пожалуйста, вот эти 3 предложения – для кого? Только для своих, для тех, кто в теме, кто смотрел последние спектакли КБ? Потому что читатель просто не может не спотыкнуться о Высоцкого. Как Высоцкий? Это же вроде Достоевский и БК? И музыкальные характеристики – это что, «Петя и волк» Прокофьева? Может быть, просто характеристики? Если рецензия для всех – то про попсу (и ее роль у КБ) надо все же сказать подробнее.

5. «А сама сюжетная линия романа, как известно, взятая Достоевским из уголовных хроник своего времени…»
Ошибочное отождествление сюжета и фабулы. Да, случаи из уголовных хроник в основе фабулы, но сложнейший многопластовый сюжет БК – совершенно оригинальный.

6. «…брат Алеша (Роза Хайрулина) молчаливо страдает от невыносимости бытия, в которое он вернулся из святого монастыря».
Мягко говоря, неудачная фраза.

7. «Это хорошо, это плюс, как и выбор актеров на роли и особенно их игра…» Удачный выбор актеров на роли, по-моему, и означает «хорошую» игру. А тут получается, что актеры сами по себе, а их игра – сама по себе. Очень странная позиция.

8. «Дописал много, развил классика чересчур, осовременил до бесстыдства».
И какие же доказательства? Аргументы?
Вот они, следом: «Достаточно сцены из главы первой части романа «Обе вместе», когда Алеша застает Грушеньку (Александра Ребенок) у Катерины Ивановны (Дарья Мороз). На экранном диванчике в истоме лесбийская парочка — ну тут Достоевский точно в гробу вертелся и рыдал. У него же мотив встречи соперниц совсем другой. Открываем книгу: «А знаете что, ангел-барышня, — вдруг протянула она самым нежным и слащавым голоском, — знаете что, возьму я, да вашу ручку и не поцелую…» И чуть ниже: «Так я и Мите сейчас перескажу, как вы мне целовали ручку, а я-то у вас совсем нет. А уж как он будет смеяться!» — «Мерзавка, вон!» То, что Катерина Ивановна деревянные спицы с клубком красной шерсти использует как фаллоимитатор — не провокация, а пошлейшая спекуляция».

Что ж, открываем книгу: «Грушенька, ангел, дайте мне вашу ручку, посмотрите на эту пухленькую, маленькую, прелестную ручку, Алексей Федорович; видите ли вы ее, она мне счастье принесла и воскресила меня, и я вот целовать ее сейчас буду, и сверху и в ладошку, вот, вот и вот! — И она три раза как бы в упоении поцеловала действительно прелестную, слишком, может быть, пухлую ручку Грушеньки. Та же, протянув эту ручку, с нервным, звонким прелестным смешком следила за «милою барышней», и ей видимо было приятно, что ее ручку так целуют».

На мой взгляд, здесь ничего не противоречит тому, как решил эту сцену КБ. Да, закончилось все у девушек скандалом, но от любви до ненависти, и не только у лесбийских пар… Отвлекусь на секунду. Есть один зацитированный до дыр пушкинский пассаж: «Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным». Позволю продолжить цитату: «Следственно не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедий Грибоедова. Цель его – характеры и резкая картина нравов[…]Софья начертана не ясно, не то блядь, не то московская кузина». Вот скажите, если в Малом театре следующий Женовач будет так трактовать Софью, то это будет надругательством над классикой или следованием заветам гения? А уж здесь-то – у Достоевского — и подавно трактовки могут быть самыми разными.

9. «Факты сегодняшнего дня российской действительности — из газет, телеящика, соцсетей — вшиты в Достоевского так плоско и нелепо, как это сделал бы начинающий режиссер из провинции, поставивший себе целью с наскока завоевать Москву своим радикализмом».
Здесь уже критик начинает противоречить сам себе. Получается, Достоевскому можно было брать факты «из уголовных хроник своего времени» (см. выше), вот и КБ поступает строго по Д., абсолютно в достоевском духе.

10. «Молодой чиновник Перхотин (Максим Матвеев) становится ментом, который с дружком в пьяном ментовском угаре устраивает оргию с дубинками, использованными товарищами в качестве опять же фаллоимитаторов».
И второй раз в небольшой рецензии появляются фаллоимитаторы. Возникают какие-то смутные догадки. Но — без комментариев.

11. «Зачем-то Дмитрия Константин все-таки решил повесить, а не отправить на каторгу, как у Достоевского. Очевидно, высшая мера наказания была задумана лишь с одной целью — показать, что у мужчин во время повешения случается, знаете ли, эрекция».
Здесь уже мне трудно сдержаться. Ну, неужели, вот совсем уж ничегошеньки кроме эрекции в этой сцене КБ не интересовало? И замена каторги на повешение – тоже только затем? Становится очень обидно: ну, зачем же вы так, Марина?

12. «Нет, не постиг Константин Достоевского и его великий роман».
Может, и не постиг. Но вывод, опирающийся на все приведенные доказательства, лично мне не кажется убедительным.

Вот своротила Марина Райкина (не только, но в том числе) камушек с горки и начался обвал: заклевывание актеров в соцсетях (вот что пишет Дарья Мороз: «Интересно, о чем думают самовыраженцы, которые пишут на моей стене и в комментах язвительно-высокомерные выпады по поводу КАРАМАЗОВЫх»),
провокация на спектакле и, пожалуйста, вчерашний «Воскресный вечер». Цитирую: «Более чем сомнительный спектакль» (это сам ведущий – В.Соловьев); А вот что изрек протоиерей Дмитрий Смирнов: «Наимерзейший спектакль»; «Поступок (провокатора Э.) может быть, безумный, но какие-то серьезные основания для него имелись»; и наконец, маленький шедевр: «Такого рода спектакли ускоряют однополые браки».

Какое у меня осталось впечатление от материала Райкиной? Прежде всего, он показался мне поспешным и торопливым. В нем очень заметна растерянность автора, какая-то его несобранность. Кажется, будто писался он в состоянии оторопи и некоторого ступора. И непонятно для кого: то ли для своих, то ли для всех. А в результате, сверхъуважаемая Марина Райкина вооружила дубьем и кольями наивных ненавистников всего нового.

К чему я призываю, чего очень-очень хочется? К внимательности. Уважительности. Чтобы все сомнения толковались все же в пользу «обвиняемого» (режиссера). Пишите зло и наотмашь, но доказательно, желательно демонстрируя при этом вкус и интеллект, чтобы, по крайней мере, не возникало сомнений в знаниях, начитанности/насмотренности, профессионализме и квалифицированности «зоила». И если нет железной уверенности в той или иной оценке, то необходимо, пожалуй, оставлять какой-то шанс и другой стороне – может быть и те в чем-то правы? И понятно, что я против безапелляционности, не говоря уже об оскорбительных репликах. Впрочем, что я вам банальные истины талдычу?

А теперь о самом спектакле. Который я не видел. Как заметила мудрейшая Анна Степанова, у Богомолова есть один недооцененный спектакль – «Чайка», поставленная в 2011 году в «Табакерке». И, на мой взгляд, судя по прочитанным в связи с грядущей премьерой рецензиями/откликами/репортажам, многое, что было заявлено в той постановке, успешно развивается и длится в новых спектаклях Богомолова – «Идеальном муже» и «Карамазовых». Например, очень многие рецензенты и зрители провели параллель (и даже поставили знак равенства) между «русским духом» (Россией «Карамазовых») и трупным запахом.

А вот, что я писал два с половиной года назад:

Но шкафы у Богомолова не простые. Понятно, что они, разу

Юрий Васильевич Яковлев сразу не вписался в советский поворот (в «Опасный» Пристли – да, а в наш – нет). Его первая заметная и, как оказалась, главная роль, где он будто ходит босиком по тлеющим углям костра, сразу ввела Яковлева в контекст мирового, но не советского искусства. Он не был создан для советской сцены, для советского театра и кино. Все, что он играл – это какие-то крохотки от того, что он мог бы сыграть.

Да, Лев Николаевич Мышкин и фильм «Идиот» в целом – это Достоевский без «достоевщины», без душевных бездн и изломанного сознания. Здесь все по Брокгаузу и Ефрону: «редкий образец глубокого психологического анализа, не щадящего самых сокровенных тайн человеческого сердца». Это Достоевский своего времени, когда он только выходил из подполья, куда его загнали могущественные противники: Ленин и Горький. Это фильм «сердца», но Яковлев в нем велик. Иван Пырьев так писал о нем: «Во всем облике актера ощущалось какое-то природное благородство. Ему была свойственна простота, мягкость. Он обладал задушевным голосом. И весь он был окутан атмосферой какого-то неизъяснимого, но мгновенно привлекающего к себе обаяния».

И как же распорядился советский кинематограф таким актером? А никак. Вот яковлевский топ-3: поручик Ржевский (чистый анекдот), Грозный/Бунша (куда он попал вместо отказавшегося Юрия Никулина) и Ипполит (вместо Олега Басилашвили). Еще добавляют «закадрового» рассказчика в «Берегись автомобиля». Конечно, нельзя не упомянуть «Кин-дза-дза» Георгия Данелии, но этот фильм и гениальная пара Леонов-Яковлев несколько на периферии зрительского внимания, недаром в «Комсомольской правде» эту ленту тоже приписали Леониду Гайдаю.

А в театре? Кроме блистательного Панталоне и последний роли в «Пристани» и вспомнить-то особенно нечего. Ну, фрачный герой, ну английских лордов и прочих джентльменов-аристократов играл. Социальных героев, рабочих-передовиков, председателей колхозов, Ленина или, на худой конец, секретарей райкомов играть не можешь – пошел вон.

Кому, спрашивается, нужны были в советском театре Вахтангова великие актеры с психофизикой Мышкина и Чехова? Никому. Поэтому отдавая дань памяти и глубочайшего уважения к Юрию Васильевичу Яковлеву, нельзя не признать – он стал еще одной жертвой, еще одним украденным у мирового искусства талантом, загубленным советской системой.

Стенограмма выступления на вечере «талантов и поклонников» театра Маяковского в рюмочной на Большой Никитской, дом 22, 17 марта 2012 года.

Анне Ардовой, Александру Шаврину и Театру им. Маяковского посвящается

(Стремительно выпивает.) «Эта удивительная история началась утром в пятницу 29 января 1960 года – то есть 52 с лишним года назад. Как сейчас помню то холодное, хмурое утро… Именно с этого дня и начинается мое знакомство с Театром имени Маяковского, Владимира Владимировича – Познер, ресторан «Маяк» и Пунтила будут много позже, а пока только Маяковский… Да, знаете, 52 года как один день, плечом к плечу, шаг в шаг, нога в ногу, вперед без страха и упрека, поддерживая и помогая друг другу мы и идем по жизни… Ну кто вам еще расскажет о тех годах? Разве что Галина Александровна Анисимова или Татьяна Михайловна Карпова…

Но не будем о грустном. Если вы думаете, что именно в этот день я впервые попал на спектакль в Маяковку – вы ошибаетесь. Это случится только 9 лет спустя, 23 мая 1969 года, и об этом историческом дне я еще расскажу. А 29 января 60-го я познакомился с двумя будущими звездами этого театра — Анной Борисовной Ардовой и Александром Валерьевичем Шавриным.

Познакомился, хотя это и было невозможно в принципе по всяким разным причинам, хотя бы потому, например, что тогда ни Аня, ни Саша еще не родились. Но разве такие мелочи могли помешать будущему страстному театралу, тогда уже практически октябренку, строителю коммунизма в песочнице и борцу за освобождение Патриса Лумумбы, тогда уже почти схваченного бельгийскими колонизаторами и сепаратистами предателя конголезского народа Чомбе и почти томившегося в тюремных застенках?.. О, вы даже не представляете, как мы все тогда переживали за этого смуглого афроафриканца… Сильнее мы переживали только за Анджелу Дэвис, Леонарда Пелтиера, Луиса Корвалана, Саманту Смит и английских докеров и шахтеров.

А когда в январе 1961 года станет известно о казни Лумумбы, многие в Советском Союзе будут плакать – почти с такой же искренностью и печалью как спустя много лет в день гибели принцессы Дианы. И не думайте, что я ушел куда-то в сторону от театра Маяковского – просто хочу чтобы вы почувствовали то время, дотронулись до него… Так вот, заканчивая тему чернокожего интеллигента с бородкой, типичного Чехова Африки Патриса Лумумбы, именем которого тут же назовут Университет Дружбы народов (а «разназовут» его совсем недавно и это имя с фасада уберут), не могу не вспомнить как мой старший брат, чтобы позлить глупенького маленького коммунистика в коротких штанишках, весь будущий 61-й год будет преследовал меня такой частушкой: «Был бы ум бы //У Лумумбы, Был бы Чомбе // Ни при чём бы!» Я горько плакал…

Итак, холодное пятничное утро 29 января 1960 года, которое предвещало, тем не менее, много хорошего – а самое главное, поход в кино — вечером родители обещали взять меня с собой – все равно оставить было не с кем… А вот прямо сейчас, как только Сашка – мой брат, уйдет, наконец, в школу, я проберусь к запрятанному им за книгами альбому с марками и посмотрю что же он там вчера купил. Боже, марки в 1960 году – это лучше чем фантики, лучше чем вкладыши в жевательную резинку (хотя жвачку тогда кроме детей дипломатов еще никто не видел), марки – это тогдашний Интернет, мир без границ, мир без железного занавеса и одновременно машина времени – путешествуй хоть по Африке, хоть по Британским колониям, хоть по Испании времен Франко, хоть по дореволюционной Российской Империи. Марки тогда для меня точно были самым важным из искусств – важнее театра и совсем еще примитивного телевидения. Хотя и не важнее кино…

А новые марки в коллекции появились такие – две с Чеховым, а одна с Верой Федоровной Комиссаржевской, примой Александринки, первой Ниной Заречной в «Чайке». А дело в том, что этот день – день рождения Чехова, его 100-летнего юбилея был апофеозом торжеств, которые, как всегда в те времена, проводились с размахом. Заседание в Большом театре, чеховские концерты и спектакли – и вживую и по радио. Бесконечные портреты Чехова на улицах, в книжных магазинах, домах культуры и библиотеках. И рядом с Чеховым всегда в эти дни, где-то с краешка, сбоку, помельче, но обязательно была Она. Потому что – тоже юбилей. Потому что тоже гордость русского театра. Потому что, «чайка русской сцены», потому что, как сказал Блок, — «Развернутое ветром знамя». А мы тогда за каждое знамя дрались отчаянно и всерьез… А где, кстати, знамя Московского академического ордена Трудового красного знамени театра имени В.В.Маяковского? Где оно? А орден где? А? (Наливает и стремительно выпивает.)

Так вот, рядом с Чеховым в те дни всегда появлялось это «развернутое ветром знамя» — Вера Федоровна Комиссаржевская — хрупкая, даже хрустальная девушка с лучистыми глазами. У нее тоже был юбилей – странный сейчас для нас. А тогда – очень характерный – юбилей смерти. Буквально через неделю после Чехова исполнялось ровно 50 лет со дня ее смерти… Страшной смерти в Ташкенте от черной оспы. Поэтому ее портреты, пусть и не в таком количестве, тоже висели повсюду.

И когда я увидел в альбоме брата эти марки – я несколько не удивился. Но тогда я, конечно, не знал, что и для марок, и для большинства помпезных портретных транспарантов размером с полдома касающихся Антона Павловича чаще всего брался именно тот портрет художника Браза, который Чехов особенно люто ненавидел и о котором отзывался так: «я здесь будто хрена нанюхался». Не знал я и о том, что Комиссаржевскую и Чехова судьба много раз сводила, сводила, сводила, но так и не свела. И, к сожалению, роман их, как творческий, так и личный, не сложился. Чехов даже однажды пошутил, что их отношения преследуют сплошные недоразумения…

Но, опять же, не будем о печальном. Вот что я вам еще хочу сказать: вы даже не представляете, какое это было счастье в советские времена видеть на фасаде Большого театра или Колонного зала не Ленина с Марксом, а Чехова с Комиссаржевской или Толстого с Тургеневым! Но это счастье выпадало крайне редко…

А теперь, кто знает и любит моих любимых актеров, а здесь других нет – представьте мысленно рядом с портретами Чехова и Комиссаржевской Анну Борисовну и Александра Валерьевича. Сходство – поразительное, удивительное, неправдоподобное. Если кому и играть Чехова сейчас в русском театре – то только Шаврину. А если кому и играть Комиссаржевскую – то только Ардовой. И когда спустя много лет я увидел их вместе – я сразу понял, что судьба в то холодное утро зачем-то, по одной только ей ведомой причине, предопределила наше будущее знакомство и многолетнюю дружбу, которая длится уже 25 лет…

Но и это еще не все. Вы помните – вечером родители должны были взять меня в кино. А на какое кино, как вы думаете, мы пошли? В день рождения Чехова, в его столетний юбилей? (Оглядывает зальчик.) А какая, как вы думаете, премьера прошла накануне в главном кинотеатре Москвы 40-х, 50-х и начала 60-х годов – в «Художественном»? Правильно – с этого дня, с 29 января во всех кинотеатрах страны стали показывать черно-белый шедевр режиссера Хейфица «Даму с собачкой». И кого же я там увидел? Правильно! Снова Ардову и Шаврина. Правда, там их звали Ия Саввина (но прототипом героини, как пишут литературоведы и исследователи творчества Чехова, стала, разумеется, Комиссаржевская)и Алексей Баталов (между прочим, близкий родственник Анны Ардовой). Так что о будущем романе Ардовой и Шаврина, как и о том, что своего сына они, понятно, назовут Антоном, я начал догадываться уже на финальных титрах «Дамы с собачкой»…

Такой вот исторический день. И с того момента до знакомства с Анной Ардовой мне оставалось каких-то 27 лет…

И, само собой, это знакомство просто не могло состояться нигде, кроме как в самых чеховских местах – в Крыму. (Осторожно достает поляроидную фотографию с Анной Ардовой и Феклой Толстой на балконе гостиницы «Ореанда» в Ялте.)

Ну а после новеллы о любви, пора вернуться и к самому театру Маяковского. И рассказать о 23 мае 1969 года. (Достает программку спектакля с карандашной пометкой – «23 мая 1969 года».) В тот день я впервые попал в Маяковку – тогда туда попасть еще можно было сравнительно без мучений, но именно тогда уже начиналась громкая слава этого театра, который на протяжении всех 70-х и 80-х годов был, не побоюсь этого слова, лучшим театром Москвы. Вы будет смеяться, но первый спектакль, который я там посмотрел был… Помогайте, помогайте… Правильно – «Таланты и поклонники» в постановке Марии Осиповны Кнебель и Натальи Алексеевны Зверевой. Причем первая – это учитель Леонида Ефимовича Хейфица, а вторая – Екатерины Геннадьевны Гранитовой. Вот они, ниточки-веревочки в сегодняшний день, вот они — петельки с крючочками…

О, какой это был спектакль! Один из первых спектаклей эпохи Андрея Александровича Гончарова. Я тогда мало еще чего понимал и как подорванный бегал на «Бриллиантовую руку», которая в то время только вышла в прокат – на майские праздники. А тут – премьера – тоже в мае – «Талантов и поклонников». Это был спектакль, о котором тогда говорила вся Москва. И там сразу два актера проснулись знаменитыми – Екатерина Градова (Негина), тогда еще студентка 4-го курса школы-студии МХАТ, и Владимир Яковлевич Самойлов (Великатов), который совсем недавно появился в Москве и только-только был принят Гончаровым в труппу Маяковки. Конечно, Самойлова знали, но самые звездные свои роли в театре и кино он сыграл только после прихода в Маяковку. А Мелузов Александра Сергеевича Лазарева! А Смельская – Галины Александровны Анисимовой! А Мартын Прокофьич Нароков – самого лучшего после Бориса Щукина Ленина советского кино – Максима Максимовича Штрауха! А трагик Ераст Громилов — Игорь Леонидович Охлупин!.. И хотя Лазарев играл Мелузова революционером-подпольщиком, чуть ли не юным Лениным, спектакль был прекрасен…

А вторым моим спектаклем в Маяковке стал… Точно! «Дядюшкин сон» и тоже в постановке Кнебель-Зверевой. Это уже февраль 1972 года. И там тоже, как и сейчас, был молодой, а не старый Князь К. – Анатолий Ромашин, а Москалеву играла великая Мария Ивановна Бабанова. А в роли Карпухиной (которую, кстати, когда-то в юности играла сама Кнебель) блистала Майя Васильевна Полянская. И невозможно, как всегда, было забыть Нину Мамиконовну Тер-Осипян в роли Паскудиной… И даже Казачок в исполнении Риммы Коминой запомнился, а еще в спектакле звучал «голос Васи» – голос Игоря Леонидовича Охлупина.

А третьим спектаклем (достает программку с пометкой «700-й спектакль с начала 8-й пятилетки», 26/2 1976 г.) уже в постановке Гончарова стала «Старомодная комедия» с гениальными Лидией Петровной Сухаревской и Борисом Михайловичем Тениным. И как же больно стоять ныне у их неприкаянной могилы на Ваганьковском… Кстати, хотя Сухаревская с Тениным были к тому времени актерами очень известными, но в Маяковке появились тоже совсем недавно – Гончаров, как и Ефремов во МХАТе, тоже всегда собирал в своем театре актерскую «Сборную СССР»…

Как видите, странная история получается. Хоть и говорят, что нельзя дважды вступить в одну и ту же реку, но у меня – получилось. Все течет – и почти ничего не меняется. И эти спектакли – в других постановках — по-прежнему идут в Маяковке — и «Таланты и поклонники», и «Дядюшкин сон» и «Старомодная комедия»… Бывает же &#1