первый день поста: «ХурЬма» Н.Слащевой в РАМТе, реж. Марина Брусникина
Одним из первых драматических спектаклей, который я посмотрел в прошлом году, стала постановка Егора Равинского «Свои люди — сочтемся».
Случайное совпадение, но год спустя — снова РАМТ, снова та же маленькая сцена. Только для Равинского, ученика Женовача, «Свои люди…» были московским дебютом, относительно громким, многообещающим и к моменту, когда я их увидел, уже расхваленным, так что мой скепсис иных старших товарищей покоробил, мне пеняли, что я, дескать, напрасно накинулся на молодого режиссера — между тем я, во-первых, не накидывался, куда уж мне на молодых накидываться, а во-вторых, вскоре мы с Егором познакомились, как раз у Женовача в СТИ, и против ожидания он как раз виду не подал, что обижен, а совсем наоборот, ну и мне, конечно, тоже хотелось бы думать, что отзыв мой на его премьеру для него оказался если и отчасти неприятным, но до некоторой степени также и небесполезным.
В то время как случай Марины Брусникиной безнадежен в том плане, что заранее понятно, чего от нее можно ожидать, а чего ни при каких обстоятельствах нельзя. Стоит отдать Брусникиной должное — ее спектакли в своем роде очень складные, при некотором общем и утомительном единообразии нередко (если не брать совсем уж патологические образцы вроде современниковского «…Куда идет этот поезд?») изобретательные в деталях, она умеет прописать интонационную и пластическую партитуру для актерского ансамбля так, что и третьестепенная роль покажется бенефисной, этого всего у нее не отнять. Но катастрофическое, даже какое-то демонстративное пренебрежение уникальностью поэтики материала, безразличие к его художественному масштабу лично меня просто убивает, и как ни печально, в рамтовских работах Брусникиной несоответствие стилистической природы литературного первоисточника и поставленных режиссером перед исполнителями задач, жанрового формата спектакля и содержательной сути исходного текста проявляется с максимальной остротой. Прежде всего в очень на свой лад успешной (считая и зрительский, коммерческий успех) «Ладе…» по Кибирову.
Но и в ситуации с триптихом по современным «женским» пьесам «Кот стыда» было обидно за самую (я бы сказал, единственную) талантливую из трех драматургов спектакля Ирину Васьковскую, которую Брусникина без сомнений и попыток внимательнее вчитаться в текст запросто уравняла с двумя остальными, далеко не в той же степени, на мой взгляд, значительными сочинительницами пьес.
И затем, уже в «Современнике» той же Васьковской в миксе Брусникиной сразу из нескольких ее опусов досталось еще хлеще, весь саркастический подтекст, все тонко прописанные автором «двусмысленности» потерялись в одномерной, внешне броской, рассчитанной на прямое воздействие и такую же непосредственную, эмоциональную (минуя голову) реакцию целевой аудитории постановке.
Вероятно, молодым авторам, да если еще с периферии или из ближнего зарубежья, так или иначе лестно, что их ставят на видных столичных площадках не последний в Москве режиссер. К сожалению, не смог найти в интернете текст Слащевой и потому мне трудно судить, не имея перед глазами оригинала, в полном объеме пьеса использована режиссером или купирована, слово в слово воспроизводят ее актеры или с вариациями. Но в том виде, как «ХурЬма» представлена на маленькой сцене РАМТа, она оказалась «четвертой серией» в триптихе «Кот стыда», растянутым до «полного метра»; неуклонно чем ближе к финалу, тем фатальнее уходит в обычную для Брусникиной сентиментальность, для контрастности сдобренную необязательными шутками-прибаутками; и не преодолевает рамки бытовой драмы — хотя пьеса, даже по спектаклю предполагаешь невольно, дает к тому все предпосылки.
Коммунального быта в «ХурЬме» и правда много. Действие происходит в квартире, где живет уже не девушка, но еще относительно молодая женщина Саша (Нелли Уварова) у своей немолодой, но еще не совсем дряхлой, а в чем-то и «боевой» матерью (Нина Дворжецкая). От Саши после семи лет совместной жизни ушел к другой любимый мужина Павел (Павел Хрулев), в новой семье у него, насколько я уловил, вскоре ожидается прибавление. Саша познакомилась, о чем рассказывает матери, с чуть старше себя по возрасту специалистом по санскриту Егором (персонаж внесценический), провела с ним три дня на море, и говорит, что влюбилась, но, похоже, Павел по-прежнему занимает все ее мысли. А есть еще Максим (Денис Баландин), квартирант, супруг женщины с двумя детьми от первого брака, тоже к Саше расположенный — но и ему, такому заботливому, положительному, музыканту и преподавателю, и неведомому, нивидимому умнице Егору витающая в облаках Саша предпочитает раздолбая Пашу.
Квартира обозначена коробкой из прозрачного пластика со светодиодами по периметру — при включенном свете стены становятся зеркальными, при выключенном делаются прозрачными и открывается «вид» на окна соседних домов, свет же в доме вырубается постоянно, да и жильцы любят баловаться с выключателем. В этой удачной, осмысленной сценографии Николая Симонова тем не менее Брусникина все равно отдает предпочтение зацикленности героев на запоздало романтических перипетиях с проблемами коммунального хозяйства в подтексте: неполадки с электричеством, фрикадельки в холодильнике, сломанный, требующий постоянно держать палец на кнопке (это когда электричество дадут!) чайник и т.д. остаются знаками личной женской неустроенности героини, вернее, двух героинь, матери не в меньшей степени, чем дочери. При том что Саша — типа «поэт», и стихи, которые она время от времени читает, отнюдь неплохи, как мне показалось — во всяком случае метафора луны как ногтя, состриженного с левой руки (именно с левой, потому что правой стричь удобнее) — очень объемная, как и образ пальто, в котором «живет никто», и проч. Нелли Уваровой во многом удается эту сложность своей героини передать, вложив в характер и интеллект, и иронию, не ограничиваюсь бабскими страданиями — но, к сожалению, ей одной на весь ансамбль.
Впрочем, я бы не рискнул оценивать актерские работы из 1А ряда, откуда видно только головы и только когда герои стоят, а они постоянно сидят, иногда и на полу лежат, правда, героиня Нелли Уваровой, по счастью, иногда забирается на стул, а то и на стол, чтоб продекламировать очередные куплеты или просто выглянуть в окно (рамка, подвешенная над авансценой) — может, и поэтому еще роль Уваровой показалось мне самой удачной (но уверен, были и другие факторы); в остальном спектакль для меня сводился преимущественно к радиотеатру — а что иное, но интонационный рисунок Брусникина выстроить исполнителям может. И все-таки Нина Дворжецкая, для которой роль матери, Ксении Константиновны, первая за много лет новая работа в РАМТе, играет свою героиню на сугубо бытовом плане, прекрасно играет, ярко, но ее героиня остается плоской, мелкой: нервной, внешне где-то жесткой, в душе трогательно обеспокоенной за счастье дочери мамашей, всю себя вложившей в будущее дочери и неудовлетворенной «процентами» с «вклада» — не более того. Так же предсказуем и Денис Баландин в роли Максима, а про Павлика у Павла Хрулева ничего непонятно, какой-то он… никакой, «никто в пальто». Эпизод с матерью Павла, Тамарой Васильевной (Татьяна Курьянова) смотрится вставным номером, ее появление несколько фантасмагорично, но стилистически эпизод также не выходит за пределы бытовухи. И в целом старомодный «психологизм» постановки которой разбавлен умеренной, просчитанной дозой эксцентрики, с песенками и танцульками.
Ну не факт, что полный отрыв от быта и переключение в условно-символический план сослужили бы пьесе хорошую службу. События разворачиваются в первый день поста, хотя никто из персонажей не постится, но все по привычке красят яйца, при том, что рано, до Пасхи далеко — и сырыми яйцами Саша с размаху, натурально, брызгая белком и желтком, забрасывает в сердцах несчастного и такого милого Максима; а Павла героиня допытывает о подаренном крестике, который тот потерял и не заметил, потому что не чувствует разницы, что с ним, что без него — подобную «символику» впрямь лучше «прибрать», без того со всех сторон больно режет ухо и глаза мозолит. Но должна же быть и альтернатива — разомкнуть кухонно-коммунальное пространство пьесы в большой мир, в космос, не ограничиваясь двором с соседними домами и горящими в них окнами («где опять не спят», ага…). Не знаю, выдержал ли бы материал такой подход, но пьеса, по ощущениям, качественная, прочная, а в нынешнем виде поставленная Брусникиной «ХурЬма», написанная в 2014-м году тридцатилетней актрисой из Беларуси, смахивает на женский вариант «Фантазий Фарятьева» Соколовой, ощущается застрявшей где-то между Володиным и Петрушевской в самом поверхностном восприятии обоих, то есть чем-то приемлемо-позавчерашним, сорокалетней давности (хорошо, пусть «выдержки» — все равно слишком долгой…), а к развязке, что совсем уж неприятно, сползает в Коляду, чтоб наконец-то объяснить, при чем тут «хурьма», тем кто пока еще сам не догадался: «вся жизнь — хурьма», но все равно «хочется хурьмы», и не «хурмы», а вот «хурьмы», хоть ты тресни! И после бессловесного апофеоза Сашиных терзаний (Уварова и этот пластический этюд реализует достойно, но несмотря на все ее старания он выглядит натужным, не убеждает) упокоение вернувшегося Паши у Саши на Коленях, его храп, ее смешки — ну такая приторно-слюнявая «хурЬма», что ее совсем уж не хочется. Вероятно, ложный, искусственный (при постоянном отключении «электричества»!) этот пресловутый «свет в конце тоннеля» смущает и создателей спектакля, но ничего остроумнее, чем «закольцевать» действие, «перезагрузить» и привести его к началу, с Сашей в дверях прихожей, держащей коробку «любимых» маминых конфет, и Ксенией Константиновной, готовой проговорить вслух, по брусникинскому обыкновению, первые ремарки, режиссеру в голову не приходит.
Можно и так повернуть тему, конечно, решить ее на уровне «Саша+Паша», провернуть на холостом ходу — но лично мне был бы интереснее покруче вираж. В поисках ответа на вопрос «как на свете без любви прожить?» далеко не уйдешь, проще не двигаясь с места решить, что без любви нельзя, не получится — хотя все, положа руку на сердце, сознают, что можно и нормально. Вопрос «как жить? возможно ли?!» вообще, в принципе — намного сложнее, но и требует некоторой отваги, готовности отойти от частных затруднений, связанных с возрастом и полом как героев, так и авторов, их семейным положением, регулярностью подачи электричества и наличия в холодильнике продуктов питания. А хурьмой сыт не будешь.