«Другой» в театре «Практика», реж. Александр Андрияшкин

Чрезвычайно благодарен Кате Троепольской и создателям спектакля за возможность посмотреть его днем и из пустого зала, без публики, без фотографов — не только потому, что это удобнее в организационном плане, само собой. В случае конкретно с «Другим» это еще и содержательный, может быть даже концептуальный момент — в присутствии зрителя «Другой» как мало какой еще спектакль будет совсем (прошу прощения за невольный каламбур) другим, коль скоро героиня-актриса обращается к залу напрямую, при том что интерактива, ответной реакции, выраженного отклика от зрителей не предполагается (как уж там пойдет на практике, еще раз прощу прощения за невольный каламбур — затрудняюсь себе представить), но совершенно удивительный эффект, когда высказывания, даже вопросы обращены напрямую к зрителю, а зрителей никаких нет, и меня тоже как бы нет, воображаемый диалог остается монологом.

И раз уж речь изначально в нем заходит о феноменологии актерского самоощущения на сцене, о рефлексии актрисы над спецификой своего существования в пространстве спектакля — то не обходится без прямых, где-то по-моему избыточных аллюзий к чеховской «Чайке»: я актриса — нет, не то и т.п. Одновременно с чем сюжет, если можно здесь говорить о сюжете в прямом смысле, пьесы-эссе строится на побочном мотиве, связанном с поведением собаки, которая «запрограммирована» реагировать на скулеж щенка, но только до определенной поры, зато обязана реагировать на команды хозяина, и «фу!» наряду с «нет, не то» проходит через текст лейтмотивом. Впрочем, самодеятельный текст, явно ориентированный на многочисленные образчики современной европейской моно-пьесы полуграфоманского толка («Психоз» Сары Кейн — наиболее характерный и еще не худший пример) — не самая сильная, позволю себе заметить, и не самая, пожалуй, важная составляющая спектакля.

Исполнительница в режиме «моно» тем не менее не существует наедине с авторским (собственным? режиссерским? совместно сконструированным?) словом, хотя и не предполагает непосредственного контакта с кем-либо из публики, ее «партнерами» своего рода выступает небольшая беспроводная аудиоколонка, затем динамик покрупнее, планшет с виртуальными гитарными струнами, а также запись собственного голоса, микрофоны-стойки — и звукорежиссер, время от времени вместе с актрисой разнообразными способами искажающий его тембр. Перформер Дарья Ворохобко в тренировочном костюме-унисекс без ярко выраженных признаков пола говорит (и показывает — двигается, «танцует») от имени актрисы-женщины, но порой проскальзывают и реплики от мужского лица, а актерская «феноменология» посредством «собачьих» ассоциаций должна выходить на обобщения экзистенциально-философские, в духе «я-ты», «я-мы», хотя вот этот универсальный план содержания показался мне не то что менее интересны, но реализованным слабее, масштаб текста, его (элементарно) качество просто не позволяет театру придать рассуждениям в подобном духе сообразный проблеме вес, значимость, несмотря на то, что Дарья Ворохобко работает изнутри буквально «на разрыв», строго соблюдая на протяжении часа с лишним предельную внешнюю сдержанность, нигде не скатываясь в слезливую «исповедальность» на тему «трудной актерской/женской доли».