нынче уж капидонов-то не рисуют: «Свои люди — сочтемся» А.Островского в РАМТе, реж. Егор Равинский

Ученик Женовача — это и бренд, и, несомненно, знак качества, но и — своего рода диагноз. Режиссеры мастерской Женовача (актеры тоже, но перед ними и задачи иные стоят) сложнее прочих обретают собственную индивидуальность, свой оригинальный творческий почерк. Понятно, что это не относится ни к Егору Перегудову, ни к многим другим оригинальным и уже несмотря на возраст именитым постановщикам-«женовачам», которые, не отказываясь от уроков мастера, идут своим путем; но к сожалению, нередки и обратные примеры.

В спектакле Равинского — все «по науке» сделано, и ни у кого язык не повернется сказать, будто работа слабая, неумелая. Но то, что Сергей Женовач сам прошел еще в 1990-е на Малой Бронной, а в следующие десятилетия довел до совершенства, в том числе и с актерами не собственной выучки, но другой, «старой» школы — взять хотя бы его спектакли в Малом театре, и прежде всего «Правда — хорошо, а счастье — лучше» по тому же Островскому, в творчестве его учеников и последователей легко превращается в манерное подражание, почти в пародию. У Равинского в «Своих людях…» множество забавных штучек, приемчиков, находок, «подробностей» — но и «находки» вторичные по большей части, а главное — чувства меры режиссер не знает; возникает желание эти его декоративные финтифлюшки порезать редакторскими ножницами не просто отдельными деталями, а целыми мизансценами.

То же и с общим решением пьесы. Художник спектакля — Алексей Вотяков. Сергей Женовач работает с Александром Боровским — но такое ощущение, что и оформление «Своих людей»… делалось с оглядкой на последние постановки СТИ, «Самоубийцу» и «Записки покойника» — блестящие, кстати, великолепные спектакли. Но вот и Вотяков с Равинским в РАМТе предлагают конструкцию из дверей и ящичков, от мелких конторских до крупных, куда легко помещается кто-нибудь из персонажей. Обстановка — кабинет делового человека. Опять же по моде, выходящей в тираж, Островский чуть-чуть, вроде бы аккуратно, а на деле — механистически, бездумно, по инерции приближен к современности, действие передвинуто в начало 20-го века, на что недвусмысленно указывают граммофон, сейф, некоторые другие предметы, не говоря уже про костюмы, особенно женские платья. А отыскивая в газетах объявления о банкротстве, персонажи Островского легкомысленно пропускают передовицы о перспективах революции — ох, зря они так поспешно листают страницы…

При этом в комических, рассчитанных на отклик публики сценках-интермедиях актеры разыгрывают этюды с рюмками на уровне самых расхожих, только что не антрепризных штампов — это плохо вяжется с вниманием режиссера к «подробностям» поведения, психологии героев. Детали, нагроможденные безудержно, в итоге выхолащиваются, чего не бывают в лучших, программных постановках самого Сергея Женовача, до бестолковой утомительной суеты, за которой важные, принципиальные моменты пропадают, не считываются. Ну и, как водится, в спектакле подолгу чистят, едят, предлагают попробовать (зрителям из зала) яблоки: в «Правде — хорошо…» Женовача, где второе название пьесы — «Наливные яблоки», и действие происходит в саду, это был уместный ход, к тому же позволявший «занять» руки привыкшим к размашистым жестам мэтров Малого. Впоследствии «яблоко» для Женовача стало своего рода символическим «талисманом» — и покатилось. Актеры РАМТа с их выучкой совсем не нуждаются в такого рода примитивных «подпорках», тем более еще и с заходом в интерактив (сами кушают — и зрителям предлагают…).

Я бы не цеплялся за яблоки, если б только что не посмотрел с опозданием «Безотцовщину» в театре «Сфера», тоже поставленную учеником Женовача — на этим, другим, но тоже «с яблоками» (и в прямом, и в более широком смысле). «Свои люди…», впрочем, однозначно веселее «Безотцовщины». Во-первых, за счет пьесы — первый настоящий успех Островского-драматурга, комедия скорее еще «гоголевского» (и в присутствии Гоголя автором читанная) плана, где смех — единственный положительный герой (потом у Островского, у «настоящего» Островского, такого уже нигде не будет), преисполненная «истинной веселости». При этом отчего-то ставят «Своих людей…» не так уж часто, и незатасканность материала (за последние годы я видел всего одну версию, и та была дипломной работой студентов Щепкинского училища, давно уже) тоже работает в плюс рамтовской премьере. А во-вторых — конечно, актеры.

Замечательно играет Дарья Семенова слегка перезрелую купеческую дочку на выданье Липу — с «претензией», с запросами, мечтающую о женихе под звуки «Каста дивы» Беллини, что во времена Островского присуще было девушкам из романов Гончарова или Тургенева. Тонко, без «хохломы», воплощает ее маменьку-купчиху Татьяна Матюхова. Отец семейства Самсон Силыч волею режиссера, похоже — запойный (хотя у Островского — чуть ли не из староверов), при первом появлении — падает мордой в пол; но Александр Гришин остается мощным и убедительным, примеряет ли его персонаж модную жилетку с галстуком-бабочкой или является из долговой «ямы» в тюремной робе, опрокидывает ли в себя целый флакон из горла или разыгрывает «просвещенного негоцианта», и в тех эпизодах, где режиссер, довольно бездумно, предлагает исполнителю «приподнять» своего героя над «средой», и в тех, когда Самсон Силыч превращается в фигуры из какого-нибудь мольеровского фарса (носит пачки купюр под рубашкой, словно «пояс шахида»; спешно бросает золотые слитки в мешок и, схватив лопату, бежит их закапывать). Подхалюзин у Михаила Шкловского — сутулый, зализанный, ну чисто крысеныш амбарный, очень колоритный мерзотный типчик. Второстепенные лица в «Своих людях…» и автором ярко выписаны, со «словечками»-лейтмотивами, а Сергей Печенкин-Рисположенский и Рамиля Искандер-Устинья Наумовна (сваха-модница — в чалме, с брошкой) просто феерически их отыгрывают.

Ну а последнее слово режиссер оставляет за Тишкой — «мальчик» тут дородный и уже большенький, взросленький, «с анбицией»: недолго наслаждаться плодами своей аферы новому поколению бессовестных хозяев, «кухаркины дети» уже примериваются «грабить награбленное». Надо думать, подобно тому как в контору Большова заявляются в интермедии между 3-м и 4-м актами пьесы жандармы с обыском, так же, только пожестче, вот-вот завалятся на купеческое хозяйство и Тишкины товарищи. Но и такое «неожиданное» решение, равно и все прочие, бесчисленные «придумки», взяты с чужого плеча. Они, нельзя не признать, очень грамотно встроены в структуру спектакля — и благодаря отличному исполнительскому ансамблю увлекают, ну всяко глаз не режут, с этой точки зрения рамтовские «Свои люди…» — очевидная удача. Однако «удача» до такой степени просчитанная, скалькированная и скалькулированная, что, подобно затеям персонажам Островского, отдает аферой, шарлатанством, начиная с надоевших до чертиков рюмочных этюдов, заканчивая позавчерашними историческими пророчествами. Это хорошо еще в пьесе, несмотря на ветхозаветные имена главных героев, начисто отсутствует еврейская тема, и при всем желании сюда не вяжется, иначе как пить дать под занавес объявлялись бы эсесовцы с овчарками, разматывали бы колючую проволоку, обустраивали газовые камеры — на этот раз обошлось.