«СВАН» А.Родионова и Е.Троепольской, Мастерская Дмитрия Брусникина в ЦИМе, реж. Юрий Квятковский

По направлению к «СВАНу» я двигался поэтапно целый день, после показа «Броненосцев» Ксении Зориной оставшись сначала на читку пьесы, потом на этюды по «СВАНу» и затем уже на окончательную версию спектакля. В чем состояла триединая задача «брусникинцев», представивших пьесу Андрея Родионова и Екатерины Троепольской сначала в читке, затем в виде набора пластических (но с частичным использованием текста) этюдов и, наконец, как завершенную постановку, я, если честно, не вполне усек. Более того, после этюдного блока раздумывал, не уйти ли — если спектакль окажется всего лишь доведенным до ума замыслом в том же духе. Но постановка Квятковского совершенно непохожа на представленный этюд, так что я, в общем, не зря остался, хотя третий раз кряду слышать один и тот же текст тоже непросто, несколько утомительно.

Текст, впрочем — лучшее, что есть в спектакле. Я пропустил на последней «Любимовке» почти все (кроме новой вещи Вырыпаева), и среди прочего — недавний опус Родионова-Троепольской о провале (будто могло быть иначе) пермского инновационного культурного проекта — это, конечно, жаль. Но поставленную в свое время «Политеатром» и также прошедшую чуть ли не в разовом формате «Нурофеновую эскадрилью» Родионова я посмотреть успел.

Стилистически «Проект СВАН» во многом близок «Нурофеновой эскадрилье» — начиная с тонического «маяковского» стиха, использованного как дополнительная ироническая краска, заканчивая легким, не слишком навязчивым (не в пример опусам Вениамина Смехова или многим другим) постмодернистским флером за счет использования опознаваемых поэтических формул — из Пушкина, Есенина, Бродского, Ахмадулиной и т.д. Близок и по жанру: «СВАН», как и «Нурофеновая эскадрилья» — сатирическая антиутопия, но, в отличие от ретрофутуристического характера «Эскадрильи», однозначно отнесенная в будущее, зато в не столь, как в «Эскадрилье», условное, а практически уже наступившее.

Россия окончательно превратилась в Лебедянь, и по закону от граждан требуется изъясняться стихами, непременно патриотического (о любви к природе, к стране…) содержания — во всяком случае мигрантам для получения гражданства необходимо предстать перед поэтическим трибуналом и продемонстрировать владение стихотворной формой. Главные герои «СВАНа» — преподающий мигрантам стихосложение поэт Вячеслав Родин и комиссар экзаменационного трибунала, разжалованная оборонщица Клавдия Петровна. Прежде, чем одна из заседательниц трибунала Елена Нечаевна набросится на коллег и экзаменуемых с ножом, слепая цыганка Октавия, приглашенная на экзамен по линии контрразведки, успеет предсказать Клавдии Петровне, что она станет Родиной и выйдет замуж за принца, а если не выйдет, сама превратиться в убийцу. Слава Родин, то есть, случился очень кстати, и год спустя Клавдия Петровна Родина осуществляет предсказание — а Вячеслав с того памятного экзамена пил с собутыльниками, вспоминая и ожидая Клавдию Петровну.

Стихосложение и оборона, поэзия и родина — категории в применении к какой-нибудь другой местности, может, и несовместимые, а для России парадоксально близкие, если не тождественные, и Родионов с Троепольской остроумно обыгрывают исторические, политические, культурные реалии, не превращая, впрочем, драматическую поэму (куда более ровную, но и более сложную по структуре, чем «Нурофеновая эскадрилья») окончательно в памфлет. В энергичном, шумном, суетливом наборе этюдов, предварявших собственно спектакль, поэтическая составляющая и вовсе потеснила политическую — но пьесе это, надо сказать, на пользу не пошло: артисты лихо бегали и прыгали, создавая из хаоса своих движений хореографический порядок, «включали» интерактив, предлагая зрительницам общаться с ними импровизированными виршами, «кивали» в сторону присутствовавшего на показе автора (на строках, где говорится, что стране победившей поэзии не нужен поэт) — однако общая суть произведения при этом ускользала.

В спектакле же Юрия Квятковского целостность замысла проявляется с максимальной полнотой, хотя «пропадают» отдельные важные детали, в том числе элементы сюжета — положа руку на сердце, не прослушай я до этого поэму в разных видах дважды, я бы, когда смотрел постановку, не понял, что случилось на экзамене, эпизод, когда Елена Нечаевна берется за нож и крошит всех присутствующих, по-моему, не позволяет уловить происходящее непосредственно из действия, без знания контекста, а соответствующая поясняющая ремарка не проговаривается вслух. Но уж обстановка тоталитарного государства, где даже поэзия служит средством подавления личности, у Квятковского представлена наглядно. Над восьмигранным подиумом красуется герб Лебедянии — двуглавный лебедь; вокруг — стойки с натянутыми эластичными лентами, образующие заградительный лабиринт; нависает люлька, где сидит сопровождающий действие перкуссионист, вдовбако к ней на сцене висят, словно пародия на колокола, пустые газовые баллоны, тоже используемые как дополнительная ударная установка. Заседательницы трибунала — в форменных шинелях с лебединым логотипом, гастарбайтеры-экзаменуемые — в полосатых «восточных» халатах, Слава Родин, поэт и педагог — в спортивных тренировочных штанах, портрет Клавдии Петровны в его обиталище «соткан» из серых, черных и красных полосок ткани.

Зрелище на час с копейками придумано насыщенное, с зонгами, с пластическими экзерсисами, без нагнетания катастрофического ощущения (нынче и нагнетать ничего не надо), но и без благодушия, свойственного зачастую молодежным театральным проектам — яркое и вместе с тем трезвое. В финале почти идиллическое единение персонажей контрастирует с последним монологом Молдакула (стихотворением, за которое он все-таки получил гражданство) —

ну с чего, с чего ты взял, что тропинка русская?
неужели потому, что на ней одно
ваше русское говно и пакеты с мусором,
и стаканы мятые, и бутылки дно!

я печально молчал, нет, не понимаешь ты,
иностранка глупая, – это русский лес,
потому что в тоске ты на свете маешься,
я ж на тропку свернул, тропку до небес

я свернул – и исчез с песней тихой светлою,
а пойдешь меня искать, если так глупа –
на тропинке моей радость несусветная,
но ведет прямо в ад милая тропа

черный лес замолчал, как молчат любовники, –
утомившись собой, так молчат они –
вход в него сторожат черные полковники,
тоже наши русские, ты уж извини

— под который льется «черный дождь», то есть буквально на дощатые мостки, проложенные по авансцене, капает разведенная краска.