«Кот стыда» (Т.Сапуриной, И.Васьковской, Ю.Тупикиной) в РАМТе, реж. Марина Брусникина
Предыдущий опыт работу Марины Брусникиной с современным текстом в РАМТе, «Лада, или радость» по Тимуру Кибирову, признан очень успешным, хотя меня он в свое время оставил в недоумении: с одной стороны, Брусникина действительно нашла для кибировского текста яркую, самодостаточную театральную форму; с другой, несмотря на это, невозможно игнорировать факт катастрофического непопадания Брусникиной в эстетическую природу материала, чуть ли не сознательное, а то и демонстративное игнорирование ею законов поэтики прозы Кибирова.
В «Ладе» речь шла про собаку, в «Коте стыда», соответственно, про кота — такая выстраивается поверхностная логика. Если без шуток, с «Котом стыда» дело обстоит проще, чем с «Ладой», поскольку проще, если не сказать грубее, первоисточник, вернее, все три — современные пьесы трех женщин-драматургов, разных поколений (самая старшая, Тупикина — моя ровесница, самая младшая, Сапурина — 1991 года рождения) и, в общем, разных направлений. Но во всех трех случаях пьесы более-менее одномерные, да и связаны общей темой внутрисемейных отношений. По художественным достоинствам пьесы тоже неровные. Все они, если не ошибаюсь, представлялись на «Любимовке», но в читке мне была до спектакля знакома только «Ба» Тупикиной, занимающая в постановке целиком второе действие и впервые прозвучавшая в Москве той же осенью 2013 года, когда Брусникина поставила в РАМТе «Ладу».
Давший название общей композиции «Кот стыда» Таи Сапуриной — полуграфоманская, явно автобиографическая зарисовка, где героиня — очевидный двойник автора, рассказывающей о трудностях взаимопонимания с близкими. И мама, и бабушка, и остальные — родные для героини люди, но на расстоянии они ей милее, чем при непосредственном контакте. Символическим средоточием домашнего уюта для героини становится кот, кажется, только он ей по-настоящему дорог, только о нем она и беспокоится — понятно, что это не так, просто с котом легче, с людьми сложнее. Все это до того очевидно, что не стоит разговора — тем не менее из разговорной пьесы режиссер пытается что-то содержательное вытащить. Вместе с художником Николаем Симоновым — как и «Лада», «Кот стыда» предполагает рассадку публики непосредственно на сцене, хотя расстановка в «Коте» более традиционная: сценограф в центр пространства выносит невероятной длины диван, с которого на паркет «сползает» очерченный, будто след тела на месте преступления, гигантский кошачий контур. На заднике же — оконная рама с видеоинсталляцией, открывающей то «вид» на соседнюю хрущевку и снегопад, то, во втором действии, огни клубного бара. В такой универсальной остановке разыгрываются все три семейные драмы. Из которых наиболее интересная, пожалуй, вторая — «Март» Ирины Васьковской.
Если «Кот стыда» режиссерски решен как многоголосный «поток сознания», с проговариванием вслух авторских ремарок, то «Март» — пьеса, в общем, почти «классическая» и в этом старомодном смысле достаточно «сценичная». Ее героиня Маша, которую играет Нелли Уварова, ушла из дома, где живет с матерью и мужем, еще осенью, вернулась в марте — любящие люди ее ждут, даже не разбирают елку, а она непонятно где гуляет, неизвестно с кем ночует, напивается до беспамятства. Домой блудная жена приходит в чужой шинели и валенках, но без раскаяния. Тут же заглядывает «на огонек» сослуживица мужа Миши, она старше Маши на десять с лишним лет, но и надежнее. Миша, не говоря уже про маму, все равно Машей дорожат, готовы о ней заботится, но Маша едва разжившись деньгами, снова уходит и снова оставляет близких в ожидании. Не знаю, до какой степени автобиографична данная история, но если и основана «на реальных событиях», то жесткое, беспощадное отношение автора к героине подкупает.
Излишне говорить, насколько честно и самоотверженно работают в спектакле рамтовские актеры, как точно они переключаются из одного предложенного режиссером интонационного регистра в другой: Дарья Семенова, главная героиня «Кота стыда», существующая в нарочито отстраненной манере, роль матери в «Марте» проживает глубоко, не пренебрегая гротесковыми красками, но не превращая несчастную женщину в карикатуру. Карикатурными, если уж на то пошло, в эпизоде «Март» кажутся соседи-баптисты, длинной вереницей проходящие мимо главных героев, они почему-то больше похожи на кришнаитов — вряд ли Брусникина с ее начитанностью не понимает разницы между одними и другими, но, можно предположить, ей кажется, что с кришнаитами выходит живее, веселее.
Что касается тупикинской «Ба» — с ней для меня все было ясно еще в читке, инсценировка мало что добавила: «Открываю страницу. F5. Ничего нового» — реплика из «Кота стыда» Сапуриной к «Ба» как раз подходит. Хотя помимо объединяющей «семейной» темы триптих оказывается связан еще и мотивом современной моды на религиозность в русскоязычном контексте, где православие неизменно оборачивается своей языческой подоплекой, только у Тупикиной это совсем не на том уровне подано, что, скажем, в «Язычниках» Яблонской. В спектакле же мотив проявляется по-разному в каждой из трех частей: верующая бабушка, крестящая внучку в «Коте стыда»; уверовавший и заливший в мобильник изображение Марии, покровительницы Маши, муж в «Марте»; ну и религиозная Ба во втором действии как наиболее полная реализация мотива, который в пьесе Тупикиной становится фактически сюжетообразующим: как бы благодаря бабкиному «заклятию» от внучки Оли уходит «плохой» жених Леша и появляется сразу несколько альтернативных «вариантов».
Поначалу вроде бы в образе Ба, тонко (тоньше, чем написано драматургом) созданном Анной Ковалевой, подчеркиваются сатирические стороны характера вредной деревенской старухи, почти буквально «старой ведьмы», но чем дальше, тем режиссер — следуя за автором с доверчивостью, достойной лучшего повода (впрочем, для Брусникиной такой взгляд на подобные типажи в принципе органичен — достаточно вспомнить и «Мою Марусечку», и «Деревню дураков», да много чего еще, включая ту же рамтовскую «Ладу») — впадает в интеллигентскую народолюбивую слезливость, «обнаруживая» в гнусном старом чудовище, по обыкновению, «хранительнцу посконной почвенной истины», и повышая градус «доброты» до того, что лично мне к финалу стало совсем не по себе. И тут уже не помогает ни отличная работа Марии Рыщенковой, играющей внучку Олю, ни некоторая отстраненность от реалистического плана за счет опять-таки проговаривания вслух ремарок, присутствия одновременно с персонажами на сцене исполнителей, «свободных» в данных момент от участия в сюжете, другие средства театральной условности — все пропадает почти без остатка в сентиментальном пафосе. Усугубляемом еще и музыкальным контрапунктом, в качестве которого Брусникина выбрала песню «Летят утки и два гуся» — хотя я уже не в первый раз отмечаю, что после того, как жестко и пронзительно это самое «кого люблю, не дождуся» вплел в чеховскую «Даму с собачкой» Кама Гинкас, всякое новое использование фольклорного шлягера лично мне кажется неуместным и попросту коробит. Но в большей степени мой скепсис относится именно ко второму действию и, соответственно, третьей пьесе, тупикинской «Ба». В целом же, и особенно за счет «Марта» Васьковской, «Кот стыда» — постановка определенно нестыдная. Спектакль непритязательный, камерный. Домашний, как кот. Средней пушистости.