«Конармия» по И.Бабелю, Школа-студия МХАТ, курс Дмитрия Брусникина в ЦИМе, реж. Максим Диденко

Если рассматривать «Конармию» как набор этюдов с достаточно сложными, но чисто техническими задачами — получилось то, что и требуется от студентов на выпуске. Но когда идешь смотреть курс, про который столько говорят, и в исключительно восторженных тонах, хочется ожидать чего-то большего, и уж точно чего-то более осмысленного, упорядоченного.

Сделана «Конармия» в том же практически формате, что и «Второе видение». Однако «Второе видение» — фантазия на темы рисованных образов, а «Конармия» — сценическое воплощение, пускай и не буквальное, а средствами музыкально-пластического перформанса, сборника повествовательной прозы, который, по большому счету, дает немало оснований воспринимать книгу не как цикл рассказов, но как единый, связанный и сквозным сюжетом, и разветвленной системой лейтмотивов, роман. По крайней мере именно с этой точки зрения мы в свое время читали «Конармию» — а я, так получилось, довольно плотно с этим текстом общался: сначала мы немыслимое количество часов посвятили ей в школе, потом — на филфаке, ну а поскольку моей аспирантской специализацией был советский литературный авангард 1920-х годов (конкретнее — Пильняк, но Бабель — всегда рядом), то с «Конармией» я не расставался ни на одном из этапов своей учебы, да и потом, когда литературоведение осталось в прошлой жизни, обращался к нему нередко. При восприятии спектакля Диденко это, с одной стороны, помогает, потому что иначе, попросту говоря, вообще ничего в нем не поймешь, а с другой — мешает, поскольку не позволяет ограничиться отдельно взятыми «красивыми картинками».

С «картинками», впрочем, тоже не все однозначно. Бесконечно переставлять столы и стулья, плескаться водой, разбрасывать поверх воды стружки, сыпать на стружки соль, при этом постоянно обмазываясь красной и черной краской — ну это ж вчерашний день. Еще более сомнительная «находка» — постоянно полуобнаженный темнокожий мальчик — сначала в терновом венце, потом в сбруе: не то Иисус, не то Аргамак. «Ударный» эпизод спектакля — предшествующий рассказу «Соль» танец «казачков», полностью голых, прикрывающихся руками и одновременно в этих самых руках вынужденных держать радиопередатчики (работают же ребята с микрофонами) — у всех хорошая физическая форма, кульбиты и небольшие «сольные вариации» придуманы для каждого достаточно остроумные и разнообразные, но даже это утомляет. И если уж на то пошло, в «Жизнеописании Павличенки» куда более откровенная, но и более уместная «обнаженка».

Пожалуй, наиболее удачный план спектакля — музыкальный (композитор — Иван Кушнир), где вместо приевшихся стилизаций используются достаточно парадоксальные, но при этом оказывающиеся весьма точными и уместными приемы: рэперский речитатив, диджейский микс и т.п. Тогда как этническими и прочими очевидными, на поверхности лежащими интонациями автор саундтрека не злоупотребляет, чего нельзя сказать о художнике (Павел Семченко, постоянный соратник Максима Диденко) и хореографах (Илья Оши, Ирина Галушкина): еврейские и христианские мотивы — в атрибутике и пластике реализованы весьма поверхностно и вульгарно, в музыке — как ни странно, более опосредованно, хотя и слишком монотонно.

Совсем необязательно сегодня инсценировать и разыгрывать в лицах «Конармию», как это было сделано когда-то, для своего времени очень смело, кстати, в спектакле театра им. Вахтангова. Но раз уж взялись за Бабеля — оставьте хоть что-нибудь от Бабеля или, в крайнем случае, предложите взамен нечто адекватное. Вместо этого выдается набор фантазий, причем сюжеты, от которых номинально отталкивается режиссер в каждом из эпизодов, следуют по отношению к первоисточнику в свободном, хотя и не совсем произвольном порядке. Тот же парень, что читал лекцию во «Втором видении» здесь выступает за Бабеля, комиссара-интеллигента, кроме эпизода «Мой первый гусь» — он решен в формате клоунады, и при том, что без знания первоисточника едва ли можно уловить суть в нем происходящего, здесь Бабель — другой, не страдающий, а окарикатуренный.

С другой стороны, под конец Бабель вдруг отождествляется с паном Аполеком и, отвергнутый конармейцами, выступает с проповедью «пятого евангелия», а это мимо Бабеля, мимо всякой логики, и житейской, и формально-композиционной (потому что «Жизнеописание Павличенки» и «Пан Аполек» вынесены после «Аргамака), и хотя концепция режиссера понятна, она не просто к Бабелю не имеет отношения (а все-таки чтоб отвергнуть авторскую позицию и предложить оригинальную собственную, надо сначала в материале разобраться, как делает, к примеру, Богомолов — Диденко же и сам не особенно углубляется в текст, и артистам, похоже, ничего не объясняет), она еще и не кажется в хоть сколько-нибудь приемлемой степени убедительной сама по себе: еврей-комиссар, наглядевшись на ужасы гражданской войны, превратился в христианского проповедника — ну только этого не хватало!